Вся поездка, с поисками, ожиданием и томительным пропихиванием через уличные пробки, заняла часа четыре. А по возвращении открылась очередная новость:

На набережной, в кузове шаланды, стоял огромный барабан с намотанным черным толстым шлангом, и один конец этого шланга уходил в открытый колодец городских магистралей. Вверху работяги на вышке автоподъемника ковырялись в проводах, внизу с самосвала съезжала жестяная трансформаторная будка, а у самой воды растопырил опорные плиты шестиосный японский автокран Като, нарядный и яркий, как апельсин. Коробчатая стрела была развернута к Авроре, и стрела эта выдвигалась медленно и бесконечно, секция за секцией все вылезала и вылезала, подобно щупу какого-то марсианского аппарата, пока не остановилась, упруго покачиваясь, в метре от борта.

– Эт-то еще что такое?! – командирским голосом рубанул Ольховский по непонятной самодеятельности.

Оглянулся только один – высокий и сутулый, в желтой монтажной каске и ватнике, отличавшемся от брезентовых курток остальных: он единственный казался ничем не занят, а из нагрудного кармана ватника, нового, оливкового, с пелеринкой, торчали блокнот и ручка:

– Вы командир Авроры? Вернулись, что ли?

– Что здесь происходит и кто вы такой?

– Как что. Все в порядке. Подключаем вас на стоянке к городским магистралям.

– Каким магистралям?

– Каким принято. Вода холодная и горячая, электричество, телефон. К стенке вам тут не подойти – вот, протягиваем. А насчет канализации указаний не было.

– Указаний? Не было? А остальные? Были? Кто приказал?!

Бригадир пожал плечами:

– Вы грамотный? Читайте.

И повернулся спиной. На ватнике, как и на спецурах работяг, был отбит трафарет: Москоммунхоз.

– Мне начальство дает распоряжения. Мне что. Я выполняю работу. Не нравится – согласовывайте не со мной.

– Да нет, – примирительно отыграл Ольховский, оценивая, сколько удобств сулит эта неожиданная забота: прямо как в хорошем порту подключают. Одновременно он с опаской пытался сообразить, какими нежелательными побочными следствиями такая забота может быть чревата. – Но от кого распоряжение-то исходит?

Трансформаторная будка закончила медленный съезд из кузова по металлическим трубам и, подпрыгнув краем, встала на газоне.

– Это дело в Москве поставлено, – сказал бригадир с неброским патриотизмом. – Вы давно ждали?

– Вообще не ждали!

– Ну, тогда, наверно, Лужков распорядился. Хозяин… Актик подпишите… вот здесь. И квитанцию. Вы платить как будете – по безналу, или наликом сразу? Наличными скидка десять процентов.

– За что же столько?… – пробормотал Ольховский, разбирая в беглых каракулях цифру, портящую настроение.

– Сколько. По тарифам. Стоянка, работа, подключение, абонентная плата. Вы уж это… за срочность бы ребятам… Ты куда без прокладок штуцер ставишь! – неприятным тенором закричал он, шагнув к колодцу, и из-под земли послышался слабый оправдывающийся бубнеж.

– Так когда закончите-то?

– К темноте и закончим. Нам долго возиться тоже неинтересно, нас с объекта сняли.

Приняв доклады и проконтролировав ход подключения, Ольховский изложил Колчаку результаты поездки. Возмущенно показал квитанцию: Если б не наше подвешенное положение, я б им нарисовал такую цифру! – Ат-лично. Им хоть авианосец под Кремль загоняй, только за стоянку плати, – улыбнулся Колчак.

Когда в каюте, раздевшись, помыв руки и усевшись за стол, на котором вестовой накрыл оставленный ему и разогретый обед, Ольховский воткнул вилку в перченый и перемешанный с уксусом и сметаной салат, движение вилки к раскрытому навстречу рту было прервано новым сюрпризом:

– О ценности корабля говорит уже одно то, что лишь его бронзовые винты стоили на современные деньги более тридцати тысяч долларов. Крейсер был спущен на воду в 1903 году и вскоре, как один из самых современных боевых кораблей своего времени, был включен во II Тихоокеанскую эскадру, следующую вокруг света к Цусимскому проливу, – с механической невнятностью долбил в пространство голос, источник которого невозможно было определить, соединяя неживую бессмысленность с кокетливой женственностью интонаций, что есть неотъемлемый и характерный признак всех экскурсий мира.

Ольховский закрыл рот, что было рефлекторной компенсацией на вытаращивание глаз и даже, казалось, на растопыривание ушей. Голос подбавил патетики и продолжал:

– В Цусимской битве революционному крейсеру удалось огнем своих шестидюймовых орудий вывести из строя и утопить флагманский японский корабль броненосец Миказа, что позволило российскому флоту одержать одну из самых блестящих своих побед, в результате которой… она привела… и это вскоре закончилось полным поражением императорской и самурайской Японии.

Ломтик помидора, разбрызгивая сметану, упал с вилки на брюки. Ольховский выругался и выскочил на палубу.

Плоский, как остекленная сковорода, экскурсионный теплоходик полз вдоль борта со скоростью улитки, читающей Московский комсомолец и переползающей в ошеломлении с одной новости на другую. Крышка сковороды имела в центре вместо ручки беленый раструб, который для пущего разнесения скверны еще и слегка вращался.

– Когда в 1905 году на Черном море восстали броненосец Потемкин и крейсер Очаков, – шипел и щебетал раструб примерно так, как могла бы щебетать баба-Яга после бесплатной операции на голосовых связках, – революционный военный совет Авроры принял решение идти на помощь восставшим. Поскольку Волго-Балтийский канал при царизме был еще не построен, путь его пролег вокруг Европы и был прерван в Ютландском сражении попаданиями с германского крейсера Шарнхорст. Что привело к интернированию в порту Бреста и послужило причиной к вынужденному заключению Брестского мира…

Вся команда столпилась вдоль борта – естественно в кожанах, мужественно закусив ленточки бескозырок, выставив повиднее коробки маузеров и прицепленные к ремням бутылкообразные гранаты. Не хватало только пулеметных лент и красных бантов. Так ведь и это достанут, подлецы, – подумал Ольховский.

Колчак надзирал за всем этим непотребством с мостика, застыв брезгливым лицом.

– Терпите, Петр Ильич, – посоветовал он. – Что делать. Это называется популярность. Погодите – у нас еще будут просить автографы на сигареты Аврора.

– 5 —

Телевизор в кают-компании теперь не выключался, его лишь гоняли с канала на канал, выставляя очередные новости. Новости не замедлили последовать: в пятичасовых Вестях главбольшевик Зюганов, набычив череп и гудя над частоколом микрофонов, обратился с экрана непосредственно к команде, застывшей в разных позах:

– Сегодня мы получили еще одно подтверждение, Это знаменательное подтверждение, Что уже не только весь народ, Но и армия, и флот, Всецело поддерживают и разделяют позицию коммунистов. Сегодня, как все уже, наверное, слышали, крейсер Аврора, Который всегда был революционным флагманом, Революционным символом российского флота, Завершил переход из Петербурга, колыбели социалистической революции, И бросил якорь на Москве-реке, непосредственно напротив Кремля, Где продолжает цепляться за власть, которой у него уже фактически нет… Антинародное и насквозь прогнившее правительство! Давно ненавистное народу, Который давно уже только и ждет его падения. И если это правительство упорно отказывается прислушаться К голосу народа И добровольно уйти от власти – То, может быть, оно прислушается к голосу шестидюймовых орудий крейсера Аврора. Мы, коммунисты, как всегда, Предлагаем решить вопрос мирным путем, Мы считаем, что ситуация для этого созрела.

Он делал ударения и паузы между периодами таким образом, что было не совсем понятно, имелась ли в виду запятая в речи, точка, или любой из прочих знаков препинания.

Нахально– интеллигентный девичий голос быстро воткнул в паузу вопрос:

– А почему вы считаете, что экипаж Авроры разделяет политическую платформу коммунистов?

– А как вы сами считаете, если на мачте крейсера развевается красный флаг? Это наш флаг, Флаг СССР, Флаг великой революции, Флаг чаяний рабочих людей всех стран! Я обращаюсь к команде героического легендарного крейсера: Товарищи! Коммунисты России, все народы, все честные люди России Обращаются к вам, Балтийским морякам, Верным славным традициям и заветам наших дедов и прадедов – Поддержать народ во всех начинаниях…